10 из 1000

10 из 1000

Чтобы стать мудрым, достаточно прочитать десять книг, но чтобы найти их, надо прочитать тысячи.

Х. Среди сомнений

Распустив вслед за отъездом Агрономского учеников по домам, Тамара сейчас же пошла к «батюшкам» рассказать о «событии» и поделиться своими впечатлениями. Она все еще чувствовала себя совершенно сбитой с толку и была полна удручающими сомнениями.

Кто ж теперь будет судить, правильна ли избранная ею система, и где тот высокоавторитетный судья, слову которого она могла оы безусловно поверить? Отец Макарий утверждает, что правильна; но еще бы ему-то не утверждать, если его же собственные влияния, его же внушения и направили Тамару на этот путь преподавания!.. Затем, крестьяне, очевидно, довольны ее системой, высказывают ей это, благодарят ее, мальчики делают заметные успехи и в чтении, и в письме, и в цифири, — казалось бы, чего же еще?! И самой ей до сегодня тоже казалось, что путь ее наиболее правилен, — по крайней мере, он ей более по душе, симпатичнее всякого другого. Но, может быть, она и ошибается, именно потому, что поддается своим собственным симпатиям. Собственные симпатии еще не ручательство за непогрешимость. И вот, является Агрономский, до некоторой степени авторитет, как член училищного совета, как известный уже «деятель» по земско-народному образованию, ко взглядам и мнениям которого считают нужным прислушиваться не только на земских собраниях, но даже и в таких авторитетных органах печати, как «Российские Ведомости», «Голос Петербурга», «Курьер Европы», «Наша Страна» и «Правовой Порядок», — является и сразу решает, что она и понятия не имеет о научных основах современной здравой педагогики, стоит на ложной дороге, на ложном принципе и только портит доверенное ей дело. Господи, да что ж это такое? Неужели правда?!. Агрономский предъявляет ей от имени земства совсем другие требования и тоже находит для них достаточные резоны, — верить ему, или не верить?.. Если бы это было его единоличное мнение, — ну, положим, он мог бы и заблуждаться; но ведь то, что говорит Агрономский, можно встретить и в педагогической, и в общей журналистике, и в кругу педагогов; между собственными учителями Тамары в Украинской гимназии были такие, что держались подобных же взглядов, — да вот, хоть бы Охрименко! — и множество педагогов следуют той же системе, вся Европа, наконец, как справедливо заметил Агрономский, — в Германии Kulturkampf,1 во Франции лаические школы, одни мы только позади со своим классицизмом, против которого решительно все: и отец Никандр, и даже сам отец Макарий, — отец Макарий, кому всякое слово Каткова свято, и тот против!..

Так уж ли безусловно неправ Агрономский, как кажется отцу Макарию, а вслед за отцом Макарием, и ей самой казалось?.. Не ведет ли она свою школу, и в самом деле, чересчур уж консервативным, даже ретроградным путем?.. Может быть, такое направление вовсе даже не в видах правительства?.. Может быть, правительство само желает посредством школы пересоздать и исподволь перевести народ на новую дорогу, воспитать в нем чувство гражданственности и ­вообще прогрессивные чувства и мысли, чтобы дать ему конституцию?.. Может быть, все это именно так и надо, как советует Агрономский, а она только мешает делу своим непониманием? Вероятно, так. Да если бы было иначе, разве правительство терпело бы таких попечителей и такие училищные советы?! Разве в его руках нет власти и средств изменить все это, если б оно захотело?

Но отец Макарий не соглашался с нею и, разгорячившись в споре, обозвал всех этих Агрономских и тому подобных Тушинскими ворами.2

— Они вам прикинутся всем, чем хочешь, — говорил он, — всякую шкуру на себя наденут, чтобы легче было пакостить исподтишка, если где нельзя пока явно… Слушать их советов, так это себе же на гибель. Из-за таких-то советов сколько уже погибло вашего брата, народных учителей и учительниц: кого в каземат засадили, кого в не столь отдаленные отправили, кого под надзор, а господа Агрономские, между тем, — посмотрите-ка, — сидят себе на местах да благоденствуют! Муть эта им на руку, потому рыбу в ней ловить куда способнее!..

Старик, увлекшись спором и опровергая доводы Тамары, которую от души было ему жалко, говорил с полной искренностью и глубокой верой в то, что говорит и что составляло для него результат долгой житейской опытности. Горячая любовь к России, такой, какой создала ее история, сочувствие к народу вместе с пониманием всех его недостатков и строгое уважение к извечным, заветным идеалам этого народа — одушевляли сегодня его речи и доводы, так что Тамара только дивовалась на него: ни разу еще не видала она его столь затронутым за живое, столь горячо убежденным и даже красноречивым по-своему. — Откуда только что бралось у этого старика, всегда столь тихого, благодушно спокойного и скромного!.. И слушая его, она опять невольным образом поддавалась его доводам, чувствуя в них какую-то внутреннюю, хотя, может быть, и не совсем еще ею усвоенную, правду, ­относительно того, что нужно народу и чего этот народ хочет. Ее сомнения, одно за другим, начинали падать, и в колеблющейся душе опять возрождалась решимость идти своим путем в деле народной школы, как шла доселе. Но как же быть тогда с Агрономским? Ведь он уже сегодня достаточно ясно дал понять ей, что не потерпит уклонения от своих требований, которые, по его словам, в то же время и требования земства. Что ж тут делать? Уйти, отказаться от места? — Хорошо, но чем же она в таком случае будет существовать? Где и когда-то еще найдет себе какое-нибудь занятие? А ведь ей жить надо, ей нужен хлеб насущный… Ведь если ее прогонят отсюда, с этого места, то это раздавит ее, как червяка какого, и кто же после того в земстве даст ей приют и должность?.. Последовать программе Агрономского — это, по словам отца Макария, значит развращать мальчиков, делать из них ни то, ни се, людей от одного берега отставших, к другому не приставших, да еще, кроме того, насильственно прививать им злобу к существующему порядку, благодаря которой выйдут ли из них революционеры на западный манер — еще неизвестно, но что из многих выйдут формальные бездельники и негодяи в тягость себе и своим сельским обществам, — это наверное. Поэтому последовать безусловно советам Агрономского, в особенности теперь, после такой беседы с отцом Макарием, ей претило какое-то внутреннее чувство, совесть не позволяла. А идти путем, на который указывает отец Макарий, — это равносильно лишению места. Как же тут быть и что делать?

— Помирить одно с другим, — полушутя, полусерьезно посоветовал молодой батюшка.

Девушка вскинула на него взгляд, полный недоумения и упрека. — Как кому, а ей теперь совсем не до шуток!

— Да нет, в самом деле, — продолжал он, поясняя свою мысль. — Что ж тут остается иначе?.. Крестьяне желают церковного пения, а земские педагоги — побасок. Ну, что ж, присоедините к вашему пению несколько хороших народных песен, несколько подходящих стихотворений Пушкина, Лермонтова, басен Крылова, — худа в том не будет никакого, и сказать вам против этого никто ничего не посмеет.

— Да я и сама думала делать то же, — заметила Тамара.

— А думали, тем лучше! Значит, и делайте!.. Или вот тоже, — продолжал отец Никандр. — Крестьяне желают, чтоб учили церковно-славянскому чтению, а педагогам оно не по нутру. Хорошо-с: у меня вот есть «Слово о полку Игоря» славянским шрифтом, — воспользуемтесь на первый случай хотя бы им и станем читать в классе, чередуясь с Минеями, — все же упражнение, практика! — и опять-таки никто придраться не может, а Агрономскому, между тем, глотку заткнете, лишив его права кричать, что вы ему чересчур уже церковите школу. — Нет, мол, врешь, сударь, у нас и то, и другое равномерно!.. А затем, держитесь во всем остальном только одобренных учебников да рекомендованных «книг для классного чтения», без всяких особенных комментариев, вот и только.

— Да, легко сказать!.. А если он этих-то комментариев и требует? — возразила Тамара. — Он, послушайте-ка, что говорит: самую невиннейшую вещь, говорит, можно объяснить по-своему, в известном смысле; это, говорит, зависит только от находчивости и остроумия преподавателя.

— Ну, что ж делать, «извините, мол, господин Агрономский, если я не настолько остроумна и находчива, как бы вам хотелось!» — входя в роль учительницы, поклонился с разводом рук отец Никандр пред воображаемым попечителем. — «Но я, мол, от данной мне программы не отступаю и преподаю по книжкам, присланным управой и рекомендованным самим же вашим Советом». Может быть, он и будет морщиться, но сделать вам за это ничего не посмеет, и носа под вас не подточит.

— Да, пожалуй, что вы и правы, — подумав, согласилась с ним девушка. — Но все-таки, вечно балансировать на таком канате и жить под страхом, что не сегодня-завтра тебя ­прогонят, что ты всецело зависишь от чьего-то там каприза, — это слишком тяжело, это ужасно!..

— Позвольте, — перебил ее отец Никандр. — А госпожа- то Миропольцева на что?! Ведь вы говорите, он вам дважды сам поминал ее сегодня: ею начал, ею и кончил.

— Да, но что ж из этого? Жаловаться ей я не стану, да она мне и не поможет, — спасибо и за то, что походатайствовала, на место определила.

— Во-во-вот оно-то и есть! — весело воскликнул отец Никандр. — Это главное, что определила, в этом-то и вся сила ваша! А жаловаться ей вовсе вам не нужно, — зачем?! — Да и ей помогать вам больше не потребуется.

Тамара извинилась, что ей не совсем-то ясно, что собственно хочет сказать этим батюшка?

— А то и хочу, что они считают вас ее протеже, — пояснил он. — Понимаете? — Значит, отнюдь не прогонят, не ­посмеют прогнать, — будьте покойны!.. Она ведь тоже помещица наша.

Для Тамары это оказалось совершеннейшей новостью, которой она и не подозревала.

— Как же-с! — удостоверил батюшка. — Бабьегонская-с. Только вот не знаю, — давненько что-то в имение к себе не жалует… а то, бывало, каждое лето у нее тут съезды!

— Так вот откуда у них и связи с нею! — домекнулась девушка.

— Еще бы-с! Они все пред этой Агриппиной прекрасной на задних лапках ходят, каждый из них в Питере там разные делишки свои через нее обделывает, — она им нужный человек, и важный человек, притом же. — Помилуйте, посмеют они против ее желания!.. Не-ет, уж чего-чего, а на этот счет вы можете быть совершенно покойны: не то что прогонять, а даже нахваливать вас будут перед нею, ежели спросит.

На лице Тамары, после этих слов, в первый раз сегодня появилась улыбка.

— Только сами-то вы, — продолжал отец Никандр, — не дразните их через край уже «клерикализмом» этим самым.

Но тут перебил его отец Макарий:

— Дразнить?.. Дразнить тем, что говорить православным детям о Боге и вере Христовой?.. Это клерикализм?!. Да в уме ли ты, отец Никандр? Что ты советуешь-то? Подумай!

— А что ж иначе делать-то, — возразил тот. — Если им во всем нынче клерикализм да клерикальная партия мерещится? — Почитайте-ка газеты!

— «Клерикализм»… Тфу, ты! Словечко тоже изобрели, нечего сказать!.. Это в православной-то России «клерикальную партию» нашли, прости, Господи! Как словно ­духовенство православное может быть «партией» в русском государстве!.. Уши бы мои не слышали!.. До чего дожили!.. Нет, Тамарушка! — сердечно, но и решительно обратился он к девушке. — Простите старику, что я вас так отечески называю… Я к вам — все равно, как к дочери… От сердца вырвалось.

— Зовите меня так всегда!.. И никогда иначе! — с увлечением бросилась к нему обрадованная и благодарная Тамара, протягивая для пожатия обе свои руки. В ее круглом сиротстве ей так отрадно прозвучало вдруг это неожиданное ласковое имя, как точно бы услышала она его из уст родного, близкого человека, — и невольно при этом возник в ее воспоминании образ дедушки, старика Бендавида, которого она всегда так любила и любит…

— Я вот что хочу сказать вам, — продолжал, между тем, Макарий, отвечая на ее рукопожатие, — не слушайте вы этих смутьянов!.. И его, — кивнул он на зятя, — и его не слушайте, коли он вас будет учить нос по ветру держать… Нет, дитя мое, будем продолжать с верой в Бога вести дело так, как вели доселе!

Семья священника

— А вы, отец, возьмете ее к себе на хлеба, когда ее за это самое с места прогонят? — с печальной и горькой иронией спросил его отец Никандр. — Вы дадите ей и кров, и пищу, и жалованье платить будете?

Старик откинулся несколько назад, точно бы перед ним вдруг возникла некая стена необоримая, и не нашелся, что ответить. На какие же хлеба мог бы взять ее он, сам на хлебах у зятя живущий!..

— То-то же вот и есть! — мягко попенял ему последний. — Смутьян-то выхожу не я… А я говорю только то, что сколь оно ни тяжело, а ничего не поделаешь, надо считаться с действительностью!.. Поэтому мой совет вам, — продолжал отец Никандр, обращаясь к Тамаре, — держите себе ту среднюю линию, про которую я говорю, — и все, даст Бог, пойдет прекрасно!.. А то, хотите, еще вот что! — оживленно спохватился он вдруг, под наитием внезапно пришедшей идеи. — И в самом деле, это идея!.. Напишите-ка вы как-нибудь этой госпоже Миропольцевой письмецо одно, другое, — ну, хоть благодарственное там, или поздравительное что ли, да ­только отправляйте через управу, чтоб они знали, что вы с ней в переписке… Батюшки светы! Да тут уважение к вам сейчас на пятьдесят градусов подымется, бояться вас станут, ухаживать будут, этот самый Агрономский — первый хвостом вилять начнет и ручки вам целовать… Попробуйте-ка, в самом деле, так вот и увидите!

Тамара даже рассмеялась от этой мысли отца Никандра и представленной им комической картины.

— Ну, вот, и слава-те, Господи! — наконец-то солнышко на лице у вас проглянуло! — весело воскликнул он и, чтобы поддержать в ней и во всех домашних это прояснившееся настроение, снял со стены гитару, подстроил ее немножко и запел цыганскую: «Очи черные, очи ясные».

— И совсем тебе, попу, не к лицу перед барышнями такие песни петь! — благодушно взяла и потаскала его за пушистую шевелюру «матушка» Анна Макарьевна.

— Не к лицу?.. Ну, будь по-твоему! — покладливо согласился батюшка. — Стану, когда так, тебя величать! Воспою мою Анну-желанну, Богом мне данну!

И став перед ней «в позитуру» Аполлона Бельведерского, с гитарой наотмашь, он с комическим пафосом запел, торжественно бряцая по струнам, свой нарочитый «стишок»:

Анна, желанна, сердцем пространна,
Люби же ты, Анна, меня, окаянна!


1 Культуркампф — «борьба за культуру», политика правительства Отто фон Бисмарка в Германии 1870-х годов, направленная на ослабление влияния католической Церкви и ограничение прав католического польского национального меньшинства.

2 Тушинский вор — Лжедмитрий II, самозванец, выдававший себя за сына Ивана Грозного, который по свидетельствам современников являлся иудеем. [Прим.ред.]


Предыдущая страница * Содержание * Следующая страница