10 из 1000

10 из 1000

Чтобы стать мудрым, достаточно прочитать десять книг, но чтобы найти их, надо прочитать тысячи.

XIV. Дальнейшие ходы Каржоля

Выпроводив от себя в карете Ольгу Ухову, измученный граф тотчас же разделся и бросился в постель; но спалось ему недолго. В третьем часу дня он проснулся, и первая мысль, тотчас же пришедшая ему в голову, была об Ольге и Тамаре: «А что, если жиды какими-нибудь путями постараются довести до сведения Тамары, что они рано утром застали у него в запертой квартире «генеральскую барышню»?»

«Невозможного в этом нет ничего», — должен был он сознаться самому себе, и эта мысль встревожила его не на шутку.

«Да, это совершенно возможно. Это они даже с особенным удовольствием нарочно постараются сделать. Да если при этом сама Ольга, спасая себя, начнет сегодня же благовестить в обществе о своем участии в Тамарином приключении, и если об этом как-нибудь дойдет до Тамары еще с другой стороны, — ой-ой, черт-возьми! Ведь этим все дело, пожалуй, будет погублено… Закрадется подозрение, думать станет, явятся сомнения, ревность, недоверие к нему, а затем — кто знает! — может быть, родные добьются свидания с нею, а раз допустят родных — ну, тут уж дрянь дело!.. Пойдут все эти слезы, мольбы, убеждения, станут изображать его черт знает в каком свете и, пожалуй, успеют расхолодить девчонку…

«Хорошо еще, если ему удастся в эти дни свидеться с нею, тогда ничего; тогда он постарается и сумеет все это как-нибудь перевернуть по-своему, объяснить, представить ей в должном свете, — ну, словом, «зарядить» Тамару снова, и этим подогреет в ней и ее чувство, и ее веру в самого себя. А если не удастся?..

«Все дело, надо сознаться, пока еще на волоске висит, и вся эта великолепно задуманная им комбинация может вдруг из-за какого-нибудь пустяка просто в прах развеяться… Да еще выйдет, пожалуй, скандал, который пошатнет его репутацию, создаст ему фальшивое положение в обществе… Эх, черт возьми, скверно!..

«Как бы предупредить Тамару?.. Самому идти и просить свидания неловко: игуменье очень уж странным, пожалуй, покажется. Разве написать?.. И написать в таком тоне, что если бы даже письмо попало как-нибудь не в ее руки, а хоть бы и в руки самой Серафимы, то чтоб оно оставляло впечатление не более как теплого дружеского участия, но чтобы в то же время для самой-то Тамары истинный смысл его был вполне ясен.

«Что ж, разумеется, написать — порешил Каржоль. — Так будет лучше всего, благо на этот счет есть уже заручка в послушнице Наталье».

И, присев к письменному столу, он обдуманно написал Тамаре следующие строки:

«Ваше исчезновение из дома, как и следовало ожидать, переполошило всех евреев. Какими-то судьбами они успели пронюхать о моем участии в этом деле. Сплетен и басен по этому поводу пошло уже по городу множество. Приплетают к делу даже одну из ваших приятельниц, распуская на этот счет невообразимый вздор. Можете себе представить, как злы теперь на меня евреи и какие мины поведутся ими против меня. Хотя я нисколько их не боюсь, но тем не менее ­ввиду всего этого предупреждаю и прошу вас об одном: какие бы слухи, сплетни и клевета на меня и на других ни дошли до вас, с какой бы то ни было стороны, — не верить ничему ни на одно слово и быть твердо убежденной, что я безукоризненно чист пред вами и что как был, так и впредь навсегда останусь самым надежным, преданным и бескорыстным вашим другом. Умоляю вас верить в меня, несмотря ни на что, и оставаться неколебимо твердою в принятом вами благом намерении, тем более, что вы пришли к нему в силу своего собственного внутреннего убеждения. Верьте, что дни передряг и испытаний скоро пройдут, и тогда наступит для вашей души желанный мир и покой, каких вы не найдете более в покидаемом вами еврействе, а с этим миром явится и невозмутимо светлое счастье. Ваш Валентин Каржоль».

Заклеив конверт, граф надписал на нем: «Послушнице Наталье, для передачи» — и позвонил своего «испытанного» человека.

— Вот что, голубчик, — сказал он, — на тебе это письмо и сейчас же отнеси ты его в Свято-Троицкий монастырь. Вызови там под воротами старика-сторожа, дай ему рубль денег, а если мяться станет, дай два, дай три, наконец, во что бы то ни стало уломай его вызвать к тебе послушницу Наталью, игумень­ину келейницу, а сам дожидайся у него в сторожке, чтобы лишнему народу на глаза не попадаться, — понимаешь?.. Ну, и когда придет к тебе эта Наталья, шустрая такая, востроглазенькая, ты отдай ей это письмо и скажи, что от давешнего, мол, господина, который утром был у матушки с барышней; просят, мол, передать, а она уж там знает. Смотри ж ты мне, обваргань это дело живо и ловко! Тебя, впрочем, не учить как, сам понимаешь. Да чтоб письмо непременно было самой ей из рук в руки передано, не иначе!

Отправив таким образом своего надежного посланца, граф, не дожидаясь его возвращения, сам поспешно принялся за свой туалет. Он решил, что теперь было бы недурно проведать, говорят ли уже в городе о его ночных и утренних похождениях, и как и что именно говорят, как относятся в обществе ко всему этому делу. А если молва и не успела еще проникнуть во все гостиные, то было бы весьма полезно предупредить возможность ее невыгодного для него направления. Для этого лучше всего отправиться к губернаторше, благо у нее теперь как раз приемные часы, и постараться привлечь ее на свою сторону. А раз она будет за него, то одно уже это намного обессилит всякие дурные толки и сплетни.

В начале пятого часа граф Каржоль де Нотрек уже входил в мягкую гостиную украинской губернаторши.

— Ah, le voici!..1 Легки на помине! — не вставая с диванчика, лениво протянула она ему руку из-за раздвижного чайного столика, на котором стоял пред нею серебряный спиртовой самоварчик и севрский чайный сервиз с лотком, наполненным какими-то миниатюрными крендельками и воздушными сухариками.

У губернаторши в ее дневные приемные часы сообразно петербургскому обычаю обыкновенно появлялся чайный столик, вносимый лакеем, причем она собственноручно разливала чай в маленькие чашечки своим посетителям. Это была благотворительная и авторитетная «особа с весом», лет уже под сорок, сохранившая вместе с привычкой «меланжировать» французское с нижегородским еще следы тщательно реставрируемой красоты и потому днем садящаяся не иначе, как затылком к свету.

Каржоль кроме хозяйки нашел в ее гостиной еще двух губернских барынь: одну «контрольную», другую «акцизную» и — совершенно неожиданно для себя — Ольгу Ухову. Впрочем, встреча с последнею хотя несколько и озадачила, однако же явно не смутила его. Он только подумал про себя с некоторым опасением, не наплела бы она тут чего-нибудь такого, не совсем сообразного… Влопается, пожалуй. Но Ольга сидела совершенно спокойная, как ни в чем не бывало.

— Садитесь и рассказывайте, comment vous! Les affaires?.. Y a-t-il du nouveau?2 — приветливо пригласила его хозяйка, принимаясь наливать ему чашку. — Olga nous a raconte deja, как это вы с нею пристроили cette petite juive au couvent.3

— Да, но если бы вы знали, чего мне это стоило и как меня напугали утром эти противные евреи, — ввернула кстати свое слово Ольга.

— А что такое? — с любопытством повернулась к ней губернаторша.

— Да как же! Мы условились, что граф отведет ее к Серафиме и сейчас же вернется за мной, чтоб еще до рассвета проводить меня домой. Понятно, что мне вовсе не было охоты афишировать себя с ним на улице засветло, — из этого у нас вывели бы Бог знает какие заключения… И вот, жду, жду его, сижу час, сижу два — не возвращается. Наконец, меня сон сморил, и я как сидела на оттоманке, так и заснула как убитая. Вдруг какой-то шум, голоса, стуки в дверь, — что такое?!.. Просыпаюсь, слышу какой-то гвалт жидовский и спросонья не могу даже сообразиться, где я и что со мной… Перепугалась ужасно, кричу: отворите! выпустите меня! — Вдруг дверь открывается… на пороге — граф, а за ним — целая орава жидов… Можете представить себе мое положение и до чего я смешалась! С перепугу наговорила им, кажется, какого-то вздора, но слава Богу, они убедились по крайней мере что это не Тамара, и то хорошо.

— Однако, какие смелые нынче барышни, — не без ядовитости заметила акцизная дама. — Я бы ни за что не решилась…

Дама же контрольная ничего не сказала, а только ехидно усмехнулась и, скромно потупив глаза, стала разглаживать на своем стеклярусном доломане какую-то бахромку.

— Non, cela mе plait,4 — авторитетно поддержала Ольгу хозяйка. — В своем роде. C’est de I’heroisme,5 и в таких случаях, мне кажется, надо смотреть на побуждения и цели, а не на то, чем это может показаться городскому злословию… Non, chere Olga, j’approuve votre conduite.6 Это прекрасно, — то, что вы сделали с графом… А я и не знала, граф, — обратилась она к Каржолю, — que vous êtes aussi parmis les ревнители de l’Orthodoxie?7

— Ce n’est qu’une éventualité,8 — скромно пожал Каржоль плечами. — Но вообще, почему же не помочь благому намерению, раз ко мне обратились с этим?

— О, разумеется! И всякий из нас, я уверена, сделал бы на вашем месте то же. Но это great attraction9 нынешнего дня… И скажите, граф, как же теперь эта евреечка? В монастыре? Приютили ее там?

— Все как не надо лучше, — отозвался Каржоль. — Seraphine — une femme de coeur, celle-la!10 — разве она могла отказать!.. Правда, сначала она было несколько затруднялась, но, увидя слезы и мольбы этой бедняжки, elle a dit:11 «так Богу угодно» и приняла ее. Дали ей там отдельную кeлийку рядом с самой Серафимой, где она по крайней мере проживет спокойно jusqu’au baptême.12 Вероятно, вас будут просить крестною матерью. Vous ne refuserez pas, sans doute?13

— Certainement,14 — с благочестиво скромным достоинством повела головой губернаторша.

— Вообще, вы бы сделали un vrai bienfait a cette pauvre petite,15 если бы взяли ее немножко под свое покровительство, — продолжал он просящим и убеждающим тоном. — Надо бы было прежде всего оградить eе от всех этих жидовских посягательств. Ведь они, наверное, будут теперь всячески домогаться помешать ее обращению, вырвать ее так или иначе из монастыря, чтобы вернуть в свой кагал, а раз это случится, — вы понимаете, — жизнь ее будет ужасна, невозможна, невыносима просто!

— Mais c’est commence déjà,16 les домогательства! — выразительно веским тоном объявила ему губернаторша.

— Как так?! — удивленно вскинулся на нее глазами Каржоль. — Какие домогательства?

— Comment,17 разве вы еще не слыхали? — удивилась в свою очередь хозяйка.

— Ровно ничего не знаю. В чем дело?

— О, как же!.. Mon Simon, — так губернаторша обыкновенно называла своего супруга, — давеча за завтраком рассказал мне целую историю. Figurez-vous,18 часов около десяти утра, еще к поздней обедне звонить не начинали, как у монастырских ворот собралась откуда-то целая толпа de jeunes juifs, deleves et d’оборванцы,19 и настойчиво стала требовать, чтобы их допустили к игуменье. Привратник им, конечно, отказал, и так как ворота были заперты, то они принялись разносить их, ломиться силою; но это не удалось — ворота оказались достаточно крепки. Тогда они стали кидать в них грязью и камнями, — horreur!20 — это в святые-то лики, aux saintes images, qui se trouvent lа!..21 Каково?!.. А затем камни полетели через стену во двор и одним из них чуть было нe зашибло какую-то старушку-монахиню. Ну, словом, on a bloqué et bombarde le couvent,22 формальным образом, в продолжение чуть не целого часа, пока не явилась наконец полиция. Пришлось собрать целую дюжину полицейских, чтоб разгонять их.

— Ну, и что ж, захватили кого-нибудь из негодяев? — спросил Каржоль с видом будто бы негодования.

— Представьте, никого, — все разбежались.

— Это ужасно… Но по крайней мере заметили кого-­нибудь в лицо?

— Н… не знаю, может быть. Моn Simon нe говорил мне. Он сам ничего не знал, пока не приехал к нему полицмейстер. Ну, тогда, конечно, Simon распорядился а lа minute поставить к обоим воротам полицейские посты, pour la défense,23 и с тех пор, слава Богу, эти безобразия не повторялись более. Но каковы евреи!.. А?.. Et voilà qu’on appelle24 une «угнетенная нация»… Как вам это понравится?!

— Возмутительно! — пожал плечами Каржоль, уверенный, что к монастырю направились именно тe самые жидки, которые осаждали и его квартиру. — Надо бы coute que coute,25 открыть и арестовать зачинщиков. Вы бы настояли на этом, право, — заботливо посоветовал он. — Это необходимо. Ведь подумайте, после этого и нам, да и никому не безопасно выходить на улицу… Что ж это за безобразие!

«Хорошо, что я в карете!» — подумалось ему кстати.

В это время пробило пять часов — урочная пора, когда у губернаторши прекращался eе прием, и поднявшиеся гости стали откланиваться.

— Ну что, как дома? — вполголоса спросил Каржоль Ольгу по выходе из гостиной.

— Ничего, все уладила, — незаметно обронила она ему мимоходом и проскользнула вперед к акцизной и контрольной дамам.

Каржоль считал, что для обеспечения Тамары сделано им пока все, что надо, и потому с более легким сердцем отправился домой, забившись в глубь своей кареты. Ему нe хотелось, чтоб его замечали нe столько евреи, сколько просто знакомые. Вообще, лучше бы было, если бы о нем теперь поменьше говорили.


1 А, вот и он! (фр.) [Прим.ред.]
2 Как вы! Как дела? Есть ли новости? (фр.) [Прим.ред.]
3 Ольга уже рассказала нам, … эту маленькую еврейку в монастырь. (фр.) [Прим.ред.]
4 Нет, это хорошо (фр.) [Прим.ред.]
5 Это героизм (фр.) [Прим.ред.]
6 Нет, дорогая Ольга, я одобряю ваше поведение (фр.) [Прим.ред.]
7 Что вы также среди ревнителей Православия? (фр.) [Прим.ред.]
8 Это всего лишь случайность (фр.) [Прим.ред.]
9 Главная достопримечательность (фр.) [Прим.ред.]
10 Серафима — женщина с сердцем, это поразительно! (фр.) [Прим.ред.]
11 Она сказала (фр.) [Прим.ред.]
12 До крещения (фр.) [Прим.ред.]
13 Без сомнения, вы не откажетесь? (фр.) [Прим.ред.]
14 Разумеется (фр.) [Прим.ред.]
15 Настоящие благодеяние этой бедной малышке (фр.) [Прим.ред.]
16 Но это уже начинается (фр.) [Прим.ред.]
17 Как (фр.) [Прим.ред.]
18 Представьте себе (фр.) [Прим.ред.]
19 Молодых евреев, студентов и оборванцев (фр.) [Прим.ред.]
20 Ужас! (фр.) [Прим.ред.]
21 В святые образа, которые там есть!.. (фр.) [Прим.ред.]
22 Перекрыли и бомбили монастырь (фр.) [Прим.ред.]
23 Для защиты (фр.) [Прим.ред.]
24 И это называется (фр.) [Прим.ред.]
25 Во что бы то ни стало (фр.) [Прим.ред.]

Предыдущая страница * Содержание * Следующая страница